11-06-2023
Истори́ческая нау́ка в СССР — методология и практика исторических исследований в Советском Союзе. Изучение истории в СССР было отмечено рядом ограничений, налагавшихся официальным статусом советской идеологии.
При этом советская историография сама по себе является предметом современных исследований[1].
В целом, историческая наука играла в СССР важную идеологическую роль[2]. Советская историческая наука основывалась на марксистской теории исторического процесса. Коммунистическая теория утверждала, что «торжество коммунизма»[a] обусловлено объективным характером исторического процесса. Поэтому характер изложения и преподавания истории имели в СССР гораздо большее значение, чем в странах без явного присутствия государственной идеологии[3].
До конца 1920-х годов историки дореволюционной школы продолжали работать относительно свободно. Они могли преподавать и издавать свои труды, признание истинности марксистско-ленинского учения от них не требовалось. В этот же период формировалась советская марксистская историческая школа, лидером которой был историк Михаил Покровский[4], занимавший тогда пост заместителя наркома просвещения РСФСР.
В конце 1920-х — начале 1930-х годов произошла так называемая «большевизация» Академии наук, которая привела к ликвидации дуалистического существования двух институтов: Академии наук и Социалистической (с 1924 года — Коммунистической) академии. Этот процесс привёл также к слиянию Академии наук с партийной организацией в 1936 году. До 1929 года функционировали же два учреждения: дореволюционное российское, подчиняющееся государству, и его революционный аналог, подчиняющийся партии[5]. В 1930 году одним из элементов этого процесса стало дело «буржуазных историков». За решёткой оказались известные учёные, в том числе академики Николай Лихачёв, Матвей Любавский, Сергей Платонов, Евгений Тарле и ряд других. Историков обвиняли в великодержавном шовинизме и монархических взглядах[4]. Как результат, представитель официальной советской идеологической школы того времени М. Н. Покровский, борясь с шовинизмом, впал в противоположную крайность — национальный нигилизм. Вместе со своими учениками он резко осуждал арестованных историков[4].
В 1930-е годы политика приобрела определяющее значение для исторической науки в СССР, а конкретные исследования стали сверяться с историческими воззрениями Сталина. Основой взглядов Сталина на историю России было представление о её отсталости, высказанное в 1931 году в речи на I Всесоюзной конференции работников промышленности:
«История старой России состояла, между прочим, в том, что её непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны. Били все — за отсталость. За отсталость военную, за отсталость государственную, за отсталость промышленную, за отсталость сельскохозяйственную»[6].
В 1920-е годы были ликвидированы исторические факультеты университетов, заменённые факультетами общественных наук, где история специализированно не изучалась. Восстановление исторических факультетов, уже на коммунистических принципах, произошло в середине 1930-х годов. С этого периода лидерство в сообществе советских историков удерживали марксисты, отказавшиеся от крайностей концепции Покровского: академики Вячеслав Волгин, Николай Лукин, позднее Борис Греков.
16 мая 1934 года вышло совместное постановление Совнаркома и ЦК ВКП(б) «О преподавании гражданской истории в школе». Историкам было поручено написать конспекты будущих учебников. К этим конспектам в августе 1934 года были написаны «Замечания товарищей Сталина, Кирова и Жданова». В «Замечаниях» партийных деятелей подвергались критике многие положения, которые авторы конспектов взяли у Покровского. «Замечания» были опубликованы в январе 1936 года, когда вышло новое постановление Совнаркома и ЦК ВКП(б) «О преподавании истории в школе». В этом постановлении осуждалась «школа Покровского»[4]. Существенной причиной осуждения М. Н. Покровского было то, что его взгляды не соответствовали новой идеологической ситуации. С середины 1930-х годов официальная пропаганда сделала резкий поворот от идеи мировой революции к имперскому представлению о «великом русском народе»[4]:36.
14 ноября 1938 года было опубликовано постановление ЦК ВКП(б) «О постановке партийной пропаганды в связи с выпуском „Краткого курса истории ВКП(б)“», в котором, в частности, говорилось: «В исторической науке до последнего времени антимарксистские извращения и вульгаризаторство были связаны с так называемой „школой“ Покровского…»[4]:32—33. На протяжении примерно двух десятков лет «Краткий курс» оставался основополагающей работой для изучающих новейшую историю России и СССР.
Примером перемены в трактовках дореволюционной истории в 1930-х гг. является оценка борьбы горцев Кавказа под руководством Шамиля. Прежде он изображался бесстрашным героем и лидером освободительной войны. В 1950 году оценка резко изменилась. Азербайджанский учёный Г. Гусейнов, получивший Сталинскую премию за книгу по истории азербайджанской философии, был через несколько месяцев лишён награды, поскольку в своей работе положительно писал о Шамиле. Затем в журнале «Большевик» появилась статья первого секретаря ЦК КП(б) Азербайджана М. Д. Багирова, в которой Шамиль назывался агентом Англии и Турции. Началось разоблачение Шамиля и «реакционной сущности мюридизма». Позже, в 1956—1957 годах, в связи с XX съездом КПСС, был поднят вопрос о возвращении к оценке движения Шамиля как национально-освободительного[4]:37—38.
В 1949 году с редакционной статьи в «Правде» под названием «Об одной антипатриотической группе критиков» началась «борьба с космополитизмом».
О стиле обвинений свидетельствует текст из журнала «Вопросы истории» за 1949 год:
«Историческая наука является одним из участков идеологического фронта, на котором кучка безродных космополитов пыталась вести свою вредную работу, распространяя антипатриотические взгляды при освещении вопросов истории нашей Родины и других стран»[4]:38—40.
На тот же 1949 год пришлось создание новых учебников истории для школ и вузов. Как отмечает Л.В. Шарова, авторам предписывалось оценивать все события "по-партийному, субъективно, но будучи в то же время глубоко объективными, поскольку наше субъективное отвечает научному существу дела"[7].
В 1953—1957 годах главный редактор журнала «Вопросы истории» академик А. М. Панкратова и её заместитель Э. Н. Бурджалов (историк А. М. Некрич называет его «мотором журнала»[8]) стремились последовательно проводить линию на десталинизацию советской исторической науки, считая важной задачей журнала пересмотр многих положений «Краткого курса истории ВКП(б)». Журнал организовывал дискуссии по проблемам истории. Партийные органы расценили редакционную политику как излишне радикальную, в постановлении ЦК КПСС от 9 марта 1957 «О журнале „Вопросы истории“» Панкратовой были предъявлены обвинения в либерализме и буржуазном объективизме, фактически она была отстранена от должности главного редактора[9]. Бурджалов был снят с работы[10].
Тем не менее, не следует полагать, что наличие руководящей теории полностью исключало плюрализм в советской исторической науке. В частности, имела место дискуссия вокруг т.н. «нового направления» на рубеже 1960 — 1970-х гг., когда остро обсуждались ключевые для исторической науки вопросы генезиса российского капитализма и предпосылок революции в России в начале ХХ века[11]. Ряд советских историков также принимал участие в диссидентском движении (Л. Н. Краснопевцев, П. И. Якир, М. Я. Гефтер, В. А. Рубин и др.).
Некоторые исследователи считают, что одной из концепций, сформированных непосредственно под влиянием советской идеологии, является концепция «революции рабов», якобы ликвидировавшей рабовладельческий строй в поздней античности — эта концепция, восходящая к случайным упоминаниям данного словосочетания в выступлениях В. И. Ленина и И. В. Сталина, широко использовалась советскими историками[12].
Советская историография истории Советского Союза до середины 1980-х годов объединялась ключевой идеей того, что после 1917 г. в СССР строилось передовое, самое прогрессивное в мире общество, называвшееся социализмом. Социализм закономерно пришел на смену капитализму, пройдя в своем развитии стадии от становления до «советского общенародного государства» и «развитого социализма». Согласно советской историографии, этот путь оказался чрезвычайно тяжелым в условиях отсутствия опыта строительства такого общества и враждебного империалистического окружения (при Сталине, Хрущеве, и особенно активно при Горбачеве признавались и ошибки ряда высших руководителей). Путь этот был сопряжен с немалыми жертвами, но в отличие от большинства направлений современной историографии источником этих жертв назывались прежде всего объективные внешние обстоятельства (империалистическая угроза).
Все основные решения власти объявлялись необходимыми (например, коллективизация) или вынужденными (продразверстка), но в любом случае исторически целесообразными. Негативные аспекты советской истории или замалчивались, или получали объяснение в соответствии с логикой классовой борьбы, в соответствии с которой бывшие эксплуататорские классы не могли отдать власть и собственность трудящимся без сопротивления.
Советская история рассматривалась в аспекте взаимодействия базиса и надстройки, в котором первый играл решающую роль. Поэтому развитие культуры, идеологии, законодательства и других сфер общества рассматривалось как следствие определенного уровня развития социалистических производительных сил в единстве последних с производственными отношениями.
В развитии советского общества признавались и противоречия, которые в отличие от эксплуататорских обществ характеризовались как неантагонистические, имеющие временный характер. В начавшихся с середины 1980-х гг. горбачевских реформах советская историография не сразу рассмотрела нечто большее, чем просто очередной этап социалистических преобразований. Неготовность советской исторической науки к возможности крушения социалистического строя в СССР привела исследователей отечественной истории к ситуации теоретического и методологического кризиса[11].
По мнению известного американского советолога тоталитарной школы Ричарда Пайпса, это было связано с самой политической природой советского строя[3]. Пайпс отмечает, что вся история России и, в особенности, история XX века, находилась под полным контролем идеологических органов ВКП(б), а впоследствии и КПСС, которые меняли изложение исторических фактов в соответствии с текущей «линией партии». Согласно Пайпсу, историческая наука в СССР была, таким образом, лишь разделом пропаганды[3]. При этом, согласно представителям этой школы советологии, труды советских историков описывали не реальные исторические события, а те версии, которые советские партийные идеологи считали нужным распространять среди населения СССР[3][b]. Пайпс считает, что жёсткий идеологический контроль привёл к выдавливанию из советской исторической науки талантливых исследователей и тех, кто обладал широким историческим кругозором[3].
По словам медиевиста А. Я. Гуревича, освободившись от диктата марксистской идеологии, историческая наука на постсоветском пространстве, как и большинство историков, остались «во власти тех изживших себя принципов и обветшавших познавательных приёмов, которые были им внушены в „доброе старое время“»[14].
По мнению российского историка Ю. Л. Дьякова, советская версия истории Великой Отечественной войны требует коренного переосмысления на основе архивных данных[15]. Согласно М. Альтшулеру, в то время как на Западе первым долгом историка является интеллектуальная и научная честность, в соответствии с которой ему следует стремиться быть по возможности объективным и делать выводы на основании фактов, для советского историка эти цели не обладают безусловной ценностью, поскольку советская историческая наука должна служить целям коммунистического воспитания; кроме того, она опирается на априорное мировоззрение[16]
В другом языковом разделе есть более полная статья Historiography in the Soviet Union (англ.). |
Историческая наука в СССР.
